Лёлик
(1997 г.)

      Время было предвечернее. Я допивал чашку кофе, листая дело моего подопечного - "нового нерусского". Адвокатская контора наша не то что бы процветала, но и не бедствовала - это дело у меня было не одно.
      В комнату вошел Лелик, протянул мягкую ладонь, бросил:
      - Едем?
      Я позвонил жене - она эти поездки знала и относилась спокойно. Со мной она посреди недели не ездила - работа. А мое адвокатство позволяло бросать дела на середине.

      Лелик сел за руль (сюда он шофера не брал), джип тронулся. Стоял конец октября, без слякоти - настоящая золотая осень. Машина тряслась по проселку. Я уже знал - если Лелик один, будет долгая пьянка и изливание души.

      После школы мы виделись редко и друг о друге толком ничего не знали. Пожалуй, не было необходимости. Хоть выросли в одном дворе, друзьями особыми мы не были.
      Я кончил дневное юридического, спокойненько жил в райцентре, адвокатствовал в нарсуде. С началом перестройки ушел в кооператив.
      Лелику после школы сразу попасть в юридический не удалось. Хотя он с детства из кожи лез ради карьеры. Лелик где-то вычитал и все повторял фразу: "Сначала я работаю на авторитет, потом авторитет работает на меня". Наполовину из шляхтичей (дед служил у Пилсудского), он всем говорил, что в его роду запорожские казаки. Вторую его половину выдавал нос с горбинкой. Общественник, хорошист, на виду учителей, но экзамены не сдал.
      Помыкался ручным трудом, учился на заочном. Поработал десяток лет судьей в соседнем райцентре. Затем выхлопотал членство КПСС и место в области. А тут подоспел Ельцин с его "реформами". Лелик жилился и жилился - за сорок, а все судья. Профессиональная карьера не удавалась. На чем свет стоит ругая следователей, прокуроров и вообще всю власть до Москвы, выбился в областные депутаты. Когда коммунисты оказались не в чести, стал крыть и их. (Сейчас непарламентскими выражениями он кроет парламент).

      В дни августовского путча помитинговал, попал в кадры телевидения. После победы "демократы" начали делить портфели. Ему досталось место уездного мэра. Там, где до этого судил. Бывший судья, он и мэрское дело ставил так, чтоб последнее слово оставалось за ним.
      С этого момента он и вспомнил обо мне. Не скажу, что нужен ему был я. Пара таких друзей у него была и в области, да и с положением повыше. Но ни у кого из них не было дачки в захолустной деревне, где если кто о ком что и знает, то дальше околицы не вынесет. Ногами идти далеко, а бабы-болтушки на тракторах не заруливают. Его же казенный "Чероки" справлялся с колеей не хуже трактора (впрочем, как и мой "Уазик").

      Сведущий уже понял, а несведущему скажу, что домик на окраине с нетронутой природой за окном - речкой и лесом - то, что надо двоим. Дом достался мне в наследство от бабки, а я лишь построил гараж да привел дом в соответствие с "реформами" "демократов" - поставил решетки на окна. Воровать тут было нечего, но не хотелось, чтобы на моей кровати кто-то спал, не снимая ботинок.
      Я сам временами ночевал здесь с подругой, объясняя дома, что хочу один подготовиться к очередному делу. А с девяносто второго повадился сюда Лелик со своими кралями.

      За полчаса мы "отмахали" почти двадцать км. Пока Лелик ставил джип в гараж, пер большую сумку со снедью и выпивкой, я слазил в погреб за разносолами. Растопил печку. Подождав, пока она прогреется, открыл дверку. Не камин, но огонек грел и освещал старый дощатый стол, под который я еще пешком ходил, "венские" стулья да крепкий сундук в углу. Добротная старомодная кровать стояла в стороне. С кушетки с безбожно скрипящими пружинами хорошо было смотреть в огонь.

      Сумерило. Пили мы при свечах. Мы всегда пили при свечах. И при Миле, и при Оле, и при Ларисе. Но при даме после ста грамм я уходил, оставив Лелика с кралей. Спал в баньке и с зорьки шел рыбачить. Оформили первые полстакана. Лелик рассказывал малозначащие для меня мелочи. О последней своей "рабочей" загранпоездке, на этот раз на Берег Слоновой Кости. Мол, учился там у аборигенов их местному самоуправлению. Эти его штучки-дрючки я уже хорошо знал: насмотрелся цветных фоток со всего мира. Особенно запомнился экзотичный кадр, где Лелик на верблюде с сигарой.
      Он всегда был пижоном, любил порисоваться. И не любил, когда центр внимания был не на нем. Исходил желчью, если его не хвалили. У себя в уезде вскормил целую армию подхалимов. Сейчас он раздобрел, окружность щек увеличилась вдвое по сравнению с временами его судейства. Живот выпирал, как будто под пиджаком был бронежилет. Носил он модный среди "реформаторов", от столичных и до районных, галстук в клетку. Эта решетка кое о чем напоминала...

      После второго полстакана Лелик, как я и ожидал, стал давать отчет об очередных своих уездных заслугах, о частых поездках к губернатору. Мы пили и наливали. Наливали и пили. Временами я пытался хоть слово вставить о своих делах, но куда там. Так мелко они выглядели перед его глобальными свершениями!
      Пошли откровения о встречах в Москве, куда он частенько ездил в какой-то комитет - его уже знали в правительстве. К этой осени Лелик успел пересудиться со всеми областными газетами, сейчас судился со столичной. Особенно мне было жаль одну молодежку, которая по наивности девичьей воспела этого "демократа", а раскусив, неосторожно оскорбила. Он ей не простил, и она тихо, в нищете умерла.

      И все-таки и я ему был нужен - ему требовалась отдушина. А так он приезжал с "любовями". Сначала с сотрудницей Милой из модного тогда департамента прогнозирования, который он создал под нее и которую перетащил из области. Она ему стоила казенной квартиры и скандала с местным тогда еще горсоветом. Эта его "любовь" была понятна для меня с самого начала.
      Ездили они ко мне целое лето и осень, я оставлял им ключ. Сын ее не тяготил, учился в Москве, занимался коммерцией.
      На следующее лето Лелик к прогнозированию охладел и увлекся культурой: с ним приезжала Оля сорок шестого размера, рост второй. Когда через год они расстались, Лелик, если разговор заходил о ней, бурчал: "Подумаешь, пигалица"!
      Олю сменила Лариса по связям с общественностью. "Для нормального мужчины лучшая женщина - жена, - любил повторять он. И после паузы добавлял: - Но в этом необходимо время от времени убеждаться".

      - Не помнит народ добро. Вот поп Шурка: я ему храм отгрохал, почти с нуля, - прыснул желчью Лелик, когда мы уже опростали полторы поллитровки. - Так он, зараза, меня при всем приходе Лелькой зовет.
     Полностью Лелик именовался Лионом Исаакиевичем и фамильярностей при народе не терпел.
      - В Большой Овраг газ провел - и оттуда одни упреки, - продолжал он. - А ведь хотел их городскими сделать, к городу присоединить. Не хотят быть городскими крестьянами, пастбища им подавай. Я чуть инфаркт не схватил, чтобы повторно стать депутатом области. Прокатили... Где уважение, я тебя спрашиваю? А теперь вот и из мэров требуют переизбрать.

      Не знаю, как с инфарктом, а от скамьи я его отмазал - она его ждала за растрату казны на избирательную кампанию.
      А после выборов на его счете в банке осталась кругленькая сумма от "спонсоров".

      Лелик говорил и говорил, ему требовалось разрядить накопленную за неделю отрицательную энергию. Такие одинокие его приезды я называл "на исповедь". Сочетание слов "мэр уезда" меня смешило.
      Выпили. Утолив душу, Лелик любил пофилософствовать. И у него как-то так получалось, что всегда в его пользу. Возьмет да вспомнит Стефана Цвейга: "Из двух друзей один всегда подчинен другому". Кто кому - ясно. Хотя я ему подчинен не был. Не шестерил, хотя редко "свою линию гнул". Не перебивал - профессия научила слушать собеседника, кем бы он ни был. На халяву с ним не пил, должен тоже не был.

      Правда, он мне здорово помогал, поставляя щедрых "залетевших" клиентов. Было, выручил и я его, выиграв дело по его второй квартире. Но в тяжбах с областными газетами не участвовал. И судиться с Москвой я не взялся, хотя гонорар светил ценой с коттедж, а сумма Леликового иска за моральный ущерб не снилась и самому новому из "новых русских". Это заведомо безнадежное дело я посчитал его чистой амбицией.

      - Да, коттедж построил. Трехэтажный, с лифом, то... то есть с лифтом. Все строят. Все крадут, - подытожил он.
      Мою избушку - свою резиденцию Лелик звал "база номер пять". Четыре у него уже было: квартира в области, квартира в уезде, коттедж и еще что-то.

      Он отпил несколько глотков "Довганя", куснул ветчины:
      - Вот могут же люди жить! Вся Россия его знает, - стукнул он пальцем по наклейке. - Столица, телевидение, со "знатоками" знается.
      Он явно завидовал.

      После пол-второго он долго пил рассол из трехлитрушки. Тщательно расправил пальцами усы, потом заговорил про правительство:
      - Понимаешь, уезд мне уже во где! Для... для них я в провинции жилы рву, сто раз место заслужил, а всё здесь в шестерках держат. Я уж давно должен быть в администрации президента, управляющим управления по местному самоуправлению! А они медалью отделались!

      Деятель районно-европейского масштаба достал из кейса и протянул мне медаль. Отблески огня высветили планку, обтянутую тканью кровавого цвета. Сама медаль походила на австралийскую 20-центовую монету. Только вместо плывущего утконоса на диске была распята курица, почему-то ощипанная и о двух головах. По окружности читалось: "За победу над демократией. Октябрь, 1993г". "1 степени". Или спьяну показалось.

      - Носишь? - спросил я, передавая ему медаль, хотя и так знал, что носит - мне рассказывали.
      - Имею право, - нахально гордо или гордо нахально процедил он и бросил ее на стол. Медаль отцепилась от планки и покатилась по неровному столу, затем по полу, скользнула между половицами в подпол.

      - Ну и хрен с ней, - напижонился Лелик, хотя я был уверен, что утром он заставит поднимать половицы.
      - Я на выборах губера и президента пуп надорвал, - продолжал он, - мой район в области первое место по голосам занял! Я для них из телевизора не вылажу! Газета моя, радио мое! В уезде уже смеются - внештатным корреспондентом там стал!

      Действительно, взяв себе лозунг "Ни дня без микрофона, ни кадра без себя", он влезал во все районные сюжеты. Газету превратил в семейный фотоальбом: вот он с микрофоном, вот со свечкой, вот с ножницами. А его приятель-телевизионщик голубой экран ТВ вел.

      - Дважды в месяц встречи с населением. А ведь так хочется с Ларисой сюда почаще, - закончил он вдруг сентиментально. Свою "законную" Валентину он не упоминал, хотя у них неделю назад была серебряная свадьба - он даже по областному ТВ организовал показ.

      Не скрою, Валентина мне нравилась. Тонкие черты лица, повыше Ольги, поменьше, чем у той, штукатурки и парик не носила. Долго ли она будет терпеть его такие откровенные "командировки"? Лелик был лыс, как моя коленка. Отсутствие половины шевелюры заменяли ему усы, которые он холил.
      Остатки растительности Лелик зачесывал с бриолином на макушку. Правда, и я был не без достопримечательностей - уши торчали в стороны. Особенно это было заметно после очередного визита в парикмахерскую. Друзья же успокаивали: "Радуйся, чудак, женщины любят с ушами".

      Культурница Олька, бывало, нахлобучивала на Лелика свой парик. Как-то она даже засняла его на видео в парике. Длинные вьющиеся светлые волосы парика контрастировали с черными усами. Эти бы кадры да в передачу "Сам себе режиссер" - вот тебе и известность на всю страну! Впрочем, еще не поздно...

      Вот ведь, Ольки нет, а пленка есть. Интересно, где он прячет этот компромат от жены? Он рассказывал, что смотрит эти видео у себя в закабинетной комнате - для успокоения души после скандалов с оппозиционерами.

      - Что, не заслужил я Москвы?! - глядя на меня, будто это на самом деле решал я, спросил Лелик. - Я один тяну весь район! Замы тупицы, не успеваю их менять... А в земстве моем одни козлы. И козы. Крашеные, - уточнил он, макнув сервелат в майонез.

      Земство было у него под пятой. Правда, победа досталась ему большой кровью и скандальной славой вплоть до Москвы. Пастухом Лелик оказался что надо. С помощью кнута он гнал стадо, куда хотел.
      Однако ему здорово досаждал затесавшийся в стадо волкодав-правозащитник, и Лелик после каждого заседания земства приползал домой здорово покусанный. Или ехал лечиться ко мне - любая критика, пока он не изливал душу, неослабно разъедала его. Злоба как ртуть копилась в его теле, и я не понимал, как он еще жив. Лечился он грязью, которой поливал своих противников.

      - Ты, Лелик, нормальный мужик, но зачем своих-то, в районе, мордуешь? - сказал я, как всегда на исходе второй бутылки. - "Будь попроще, и люди потянутся к тебе", - процитировал я емкое выражение знакомого свободного художника, как тот любил "сказать" в самый расцвет кайфа после нормально выпитого.

      - Молчи, адвокат, тебе слова не давали! Твои слова - чушь собачья, глубочайший идиотизм! - огрызнулся бывший судья. - Я - лидер! С большой буквы! Мне в районе равных нет! Нет! Я... Я... - сжимал он кулак, пытаясь мне доказать свое.

      Лелику недавно стукнул полтинник. Он был из тех инфантильных Славиков, Толиков и Вадиков, которые и в пятьдесят оставались таковыми. Еще во дворе его звали Леликом. Леликом он прошел школу, юрфак. Был Лелик-судья. Теперь вот Лелик-мэр. Высокие начальники из администрации губернатора звали его так - это он считал за дружбу. Молодой губернатор панибратски на своих резолюциях черкал: "Лелик, прими меры", "Лелик, разберись".

      - Ну скажи, что я еще в школе был лидер! - прицепился Лелик.
      Тут мне вспомнилось, что в детстве он дома повесил портрет, кажется, Цезаря, из какого-то журнала. Ниже шли строки по латыни и в переводе: "Высшее наслаждение жизни - власть. По головам - к вершине"! И он к ней стремился. При этом его, как больного белой горячкой, постоянно терзала мысль, что кто-то его преследует, стремится обогнать, оскорбить, унизить.

      Я давно понял эту его болезнь, и всегда пытался успокоить. И мне казалось, что только я один способен был это сделать. Я каждый раз уговаривал его умерить свой пыл, просил, чтобы он вел себя спокойнее, умиротвореннее.
      Но эта "психотерапия" не всегда мне удавалась. А если и удавалась, то ненадолго: со мной он успокаивался, а как только уезжал, опять брался за старое.

      Он тиранил своей манией величия не только других, но и себя, и семью. Я не раз советовал, просил его бросить эту работу. Он отвечал: "Не смеши, из власти сами не уходят!". Видно, что судьбой положено, то нести до конца, мучая всех вокруг...

      - Я - лидер!!! - не унимался Лелик.
      Не так давно я уговаривал его отказаться от уездного устава, где он давал себе уж очень диктаторскую власть. Сегодня я не согласился помочь ему оттянуть выборы мэра: его полномочия кончались зимой, а он боялся, что не выберут, теперь искал лазейку в законах. Сам он как юрист был слабоват.

      - Ты понимаешь, что я - лидер?!
      Почти всегда мне удавалось безболезненно спикировать его с заоблачных высот, где парил этот "бог", на грешную землю, где было его место. Но, бывало, я не выдерживал. Вот и сейчас, исчерпав весь запас своего терпения, я ляпнул - получилось в рифму:
      - Никакой ты не лидер, а ... !

      Он психанул. Я ответил...

      …Проснулся я к полудню. Лелик уже оклемался. Этот чистоплюй стоял у зеркала и ваткой на спичке чистил уши.
      - Как дела, алкоголик, - насмешливо бросил он.
      - Аналогично, - получил он в ответ.

      Друг на друга мы не злились. Я к его выходкам привык, а он боялся потерять меня - с кем еще можно так откровенничать.

      - Похмеляться будешь? - спросил я, доставая из-за сундука бутылку местного разлива.
      - Как всегда, - буркнул он. - Я в командировке, - и протянул мне стакан.
      Я налил - надо подлечить, завтра Лелику пасти "козлов" в земском собрании.
      ***